Салимов удел [= Жребий; Судьба Салема; Город зла; Судьба Иерусалима ] - Стивен Кинг

Мастер Питри, Вы ограбили меня: лишили самого верного инаходчивого слуги, какого я когда-либо знал. Вы косвенным образом явилисьпричиной моего участия в его уничтожении, причиной того, что меня подвелисобственные аппетиты. Несомненно, Вы прокрались сюда за его спиной. Я доставлюсебе удовольствие заняться Вами лично. Но, думаю, в первую голову — Вашимиродными. Сегодня… или завтра… или послезавтра ночью. Затем — Ваша очередь. НоВы войдете в мой храм, как мальчик-певчий, кастратом.

А, отец Каллахэн… что же, они убедили Вас придти? Я так идумал. Прибыв в Иерусалимов Удел, я следил за Вами из некоторого отдаления —так хороший шахматист изучает игру противника. Хотя католическая церковь — несамый старинный мой противник. На заре ее возникновения (когда последователивашей веры скрывались в римских катакомбах и рисовали на груди рыб, чтобыотличать одного от другого) я был уже немолод. Слабенькая кучка жеманноулыбающихся хлебоедов, благоговеющих перед овечьим спасителем… А я уже былсилен! Обряды Вашей церкви еще и не зачинались, а мои уже были древними. И всеже я оцениваю Вас должным образом. В добре я разбираюсь не хуже, чем в зле. Яне пресытился.

И я одержу верх. «Как?» — спросите Вы. — «Разве не несетКаллахэн символ Чистоты? Разве не ходит Каллахэн днем так же, как ночью? Развене существует дивных зелий и снадобий и языческих, и христианских — о которыхмне и моим землякам рассказал наш добрый друг, Мэтью Бэрк?» Да, да и еще разда. Но я живу на свете дольше Вашего. Я не змея, но отец змей.

И все-таки, скажете Вы, этого мало. Так и есть. В итоге,«отец» Каллахэн, Вы сами погубите себя. Что Ваша вера? Слабая и дряблая. ЧтоВаши проповеди любви? Предположения. Только о бутылке толкуете Вы со знаниемдела.

Милые друзья мои — мистер Мирс, мистер Коди, мастер Питри,отец Каллахэн! Наслаждайтесь своим пребыванием здесь. «Медок» превосходен — егоспециально доставил для меня последний владелец этого дома, чьим обществом яникогда не был в состоянии наслаждаться. Если, завершив предстоящий вам труд,вы не потеряете вкуса к вину, прошу быть моими гостями. Мы еще увидимся лично,и тогда я каждого поздравлю в более личной форме.

Пока же — прощайте.

БАРЛОУ»

Бен, дрожа, уронил письмо на стол. Он поглядел на остальных.Марк стоял, сжав кулаки, рот застыл в такой гримасе, словно мальчик откусил отчего-то гнилого. Странно мальчишеское лицо Джимми было измученным и бледным. Уотца Дональда Каллахэна горели глаза, а губы изогнулись книзу дрожащим луком.

Потом, один за другим, они подняли глаза на Бена.

— Пошли, — сказал он.

И вся четверка свернула за угол.

14

Паркинс Джиллеспи стоял на крыльце кирпичного зданиямуниципалитета, с мощным цейссовским биноклем у глаз, и тут подъехал НоллиГарднер в служебной машине. Нолли вылез, одновременно цепляя на место ремень ивыбираясь с сиденья.

— В чем дело, Парк? — спросил он, поднимаясь по ступенькам.

Паркинс молча отдал ему бинокль и ткнул мозолистым пальцем всторону дома Марстена. Нолли посмотрел. Он увидел знакомый старый «паккард»,перед которым стоял новый желто коричневый «бьюик». Чтобы разобратьрегистрационный номер, разрешения бинокля не хватало, и Нолли опустил его.

— Тачка доктора Коди, так?

— Да, сдается мне, что она самая, — Паркинс сунул в рот«Пэлл-Мэлл» и чиркнул спичкой по кирпичной стене позади себя.

— Первый раз вижу там не «паккард», а другую машину.

— Да, точно, — задумчиво протянул Паркинс.

— Думаешь, надо скатать взглянуть? — В словах Нолли заметноне хватало обычного энтузиазма. Гарднер был представителем закона уже пять лет,но этот пост все еще не потерял для него своего очарования.

— Нет, — отозвался Паркинс, — по мне, лучше оставить ее впокое. — Он вытащил из жилетного кармана часы и щелкнул поцарапанной серебрянойкрышкой, как тормозной кондуктор, останавливающий экспресс. Еще только 3:41. Онсверил часы с часами на башне городского вокзала, а потом сунул на место.

— Чего там вышло с Флойдом Тиббитсом и дитем Макдугаллов? —спросил Нолли.

— Не знаю.

— О, — сказал мигом зашедший в тупик Нолли. Паркинс всегдабыл скуп на слова, но теперь достиг новых высот. Он опять поднес бинокль кглазам: все по-прежнему.

— Похоже, в городе сегодня тихо, — сделал Нолли еще однупопытку завязать разговор.

— Угу, — откликнулся Паркинс, окидывая взглядом выцветшихголубых глазок парк и Джойнтер-авеню. И улица, и парк были пустынны. Заметно недоставаломамаш, прогуливающих детишек, и бездельников у Военного мемориала.

Нолли на последнем издыхании закинул удочку с той приманкой,на какую Паркинс неизменно клевал: погода.

— Чего-то хмурится, — сказал он. — К ночи будет дождь.

Паркинс изучил небо. Прямо над головой плыли барашки, а наюго-западе собирались тучи.

— Да, — согласился он и выкинул окурок.

— Парк, да ты не приболел ненароком?

Паркинс Джиллеспи подумал.

— Не-а, — сказал он.

— Ну так в чем, черт дери, дело?

— Сдается мне, — сказал Джиллеспи, — что я усираюсь состраху.

— Чего? — забарахтался в словах Нолли. — С чего это?

— Не знаю, — сказал Паркинс и забрал у него бинокль. Онснова принялся разглядывать дом Марстена, а лишившийся дара речи Нолли стоял рядом.

15

Позади стола, на котором лежало письмо, подвал повернул заугол, и они оказались в помещении, которое некогда служило винным погребом.«Хьюберт Марстен, должно быть, и впрямь был бутлеггером,» — подумал Бен. Вподвале стояли покрытые пылью и паутиной бочонки — маленькие и средние. Однустену закрывала стойка для бутылок, и кое-где из ромбовидных гнезд ещевыглядывали древние четвертьгаллонные посудины. Некоторые взорвались, и там,где когда-то тонкого ценителя вкуса поджидало искристое бургундское, теперь устроилсебе жилище паук. Содержимое прочих бутылей, вне всяких сомнений, обратилось вуксус — его острый запах витал в воздухе, мешаясь с запахом медленногоразрушения.

— Нет, — спокойно, констатируя факт, сказал Бен. — Не могу.

— Вы должны, — отозвался отец Каллахэн. — Я не говорю, чтоэто будет легко или к лучшему. Только, что вы должны.

— Не могу! — выкрикнул Бен, и на сей раз слова эхомотразились от стен подвала.